|
Константин Лопушанский: идет тотальная дебилизация общества
На экраны вышел наконец
фильм Константина Лопушанского "Гадкие лебеди" - экранизация запрещенного в
60-х фантастико-философского романа братьев Стругацких.
Фильм уже
вызвал споры. Одни заинтригованы апокалиптическим образом города-призрака,
наглухо отгороженной от мира "зоны" экологической катастрофы, где
таинственные мутанты в черных балахонах - "мокрецы" - учат подозрительно
умных детишек летать на крыльях интеллекта. Фильм представляется
значительным как общественный и художественный опыт, и к его коллекции
наград только что добавились Гран-при и "Бриллиантовый Феникс" на
международном кинофоруме в Смоленске.
Другие
видят в картине, где идет вечный дождь, подражание Тарковскому. Я бы назвал
ее не подражанием, но продолжением Тарковского - тем более что Лопушанский
считает себя его учеником и работал на съемках "Сталкера", а преемственность
стиля и мысли обеспечивает первоисточник - творчество Стругацких.
Картину
называют также старомодной. Это ей комплимент: умное искусство само по себе
многим представляется старомодным. Особенно в ситуации нашей новой политики,
где стало старомодным думать, и нового кино, где движение мысли заменено
физическим действием, а размышляющий герой - почти членораздельно
изъясняющейся грудой мускулов. В этом смысле фильм Лопушанского остро
полемичен по отношению к нынешней опрощенной, опущенной до мычания массовой
культуре. В какой-то степени это даже его тема. Именно этому масскульту
противостоят, именно в его окружении задыхаются умные дети из романа и
фильма. Именно в эту попсу пытаются вернуть детей люди "с большой земли" -
чтобы были "как все", чтобы гадкие лебеди снова стали пошлыми утятами на
птичьем дворе и уже не посягали на иную жизнь. Чтобы не думали. Людьми,
отучившимися думать, легче управлять - они как зомби, как навсегда
закодированные от самостоятельных решений и действий.
Константин Лопушанский - по образованию музыкант, по призванию философ, по
способу общаться с людьми - кинематографист. Его картины выходят редко -
примерно одна в пять лет. Каждая с трудом пробивается в прокат, а молчание
человеку, которому есть что сказать, обходится дорого. И в обществе все
меньше таких, кто готов его слушать и, главное, услышать. Мы разговариваем с
режиссером незадолго до московской премьеры "Гадких лебедей".
Российская газета | Братья Стругацкие написали этот роман в 60-е годы,
когда страна жила надеждами, когда прокламировался и частично осуществлялся
духовный рост населения. Но они увидели опасность опрощения культуры и
массового сознания, которую можно считать скорее приметой наших дней. Это
предвидение?
Константин Лопушанский | Они увидели зомбирование как признак
тоталитаризма. Сам принцип зомбирования был тогда иным. В книге выведен
президент "с кабаньим рылом", и все понимали, о ком речь. Писатель Виктор
Банев пел: "Лечь на дно, как подводная лодка", - и очень много пил. И тоже
не было сомнения, о ком это. Не давали книги читать. Была фашиствующая
футбольная команда "Братья по разуму". Зло было тупым, глупым, и тотальная
цензура - выражение этой тупости. Это все - приметы того времени. Теперь зло
стало другим, и цензура приняла другие формы. Хотя она все равно осталась.
Мой фильм "Русская симфония" европейский канал Arte показал в субботу в
прайм-тайм, а у нас только после большого нажима канал "Россия" рискнул его
поставить в программу на час ночи, в кинотеатрах же он не шел вообще. "Конец
века" тоже не имел проката, а когда я предложил ее одному из телеканалов,
человек, отвечавший там за кинопрограммы, мне полчаса объяснял, какой это
замечательный фильм. Но закончил классической фразой старых цензоров,
которую я уже выучил наизусть: "Но вы же понимаете..." Мол, сам должен
понимать: этого нельзя. А почему?
РГ
| По отношению к "Гадким лебедям" эта фраза уже прозвучала?
Лопушанский | А как же! Человек из очень крупной кинопрокатной компании
посмотрел фильм дважды, так он ему понравился, а потом сказал: "Вы же
понимаете..." Потому что считается: сейчас умного не нужно, а нужны два
притопа, три прихлопа. Попрош-ше надо!
РГ
| Он прав: зачем умные фильмы, если коммерческое кино уже и серьезные темы
прикарманило, опустило на уровень комикса - для неграмотных. Тему трагедии
таланта в пошлом обществе - свело к лихим "экшн" с "людьми Икс".
Лопушанский | Конечно, есть масса коммерческих спекуляций на теме, но
есть и метафора: любой талант - аномалия, он не как все. Высокоразвитый
интеллект - необычен. Появление академика Сахарова в нашем обществе -
аномалия. И Шостакович - аномалия. Не только потому, что писал великую
музыку, но и по духу своему: рафинированный интеллигент, не мог никого
обидеть... Человек толпы, сформированный масскультурой и лишенный
собственной индивидуальности, на эти аномалии реагирует плохо: они ему чужды
и непонятны.
РГ
| Как вы работали с детьми - исполнителями ролей умников-вундеркиндов? Как
их отбирали? Да и есть ли прототипы таких детей в реальности?
Лопушанский | "Дети-индиго". Они существуют, о них пишет вся мировая
печать. Нет, я с ними не встречался, даже не стремился - боялся
разочарования. Реальность могла сбить, увести в сторону. Но когда мы стали
отбирать детей для съемок, мои ассистенты поехали по хорошим колледжам,
продвинутым школам. И если я не сталкивался с "детьми-индиго", то с
высокоинтеллектуальными детьми встретился - на нашей съемочной площадке.
РГ
| Дети понимали, о чем идет речь в фильме?
Лопушанский | Абсолютно. Одиннадцатилетнему мальчику, который говорит
страницу сложнейшего текста, мне не пришлось ничего объяснять - это он мог
многое мне объяснить. Ему не надо было механически заучивать слова,
сложнейшие философские построения он воспринимал с ходу, легко и
естественно. Интересна бурная реакция детей, которых мы не смогли снять. Я
им объяснял: ну не в этой картине снимешься, так в другой! Нет, они хотели
именно в этой. Почему? Потому что это - "про нас". Они здесь видели близкую
себе проблему подрезанных крыльев. Ребенок в 10-15 лет еще живет идеалами
абсолютного добра и справедливости, которые в него закладывают с детства. А
потом ему цинично объясняют, что жизнь совсем не такова. Это и есть -
подрезание крыльев. И это трагедия переходного возраста.
РГ
| Допустим, тяга к абсолютному добру - один полюс нашего общества...
Лопушанский | ...И есть полюс другой - тот, где идет тотальная
дебилизация. Она идет во всем мире - процесс культурного, интеллектуального,
духовного падения общества. Поэтому в таких детях для меня заложена надежда.
И финал картины мне был важен именно таким: кажется, общество уже
окончательно сокрушило эту девочку, задавило в ней ростки интеллекта, но все
равно - она встанет, подойдет к окну, протрет его ладошкой, увидит звезды и
уйдет в них взглядом. И это в человеке неистребимо, его тягу к
интеллектуальному развитию и духовности - не задавить. Хотя с людьми,
которые пытаются интеллектуально продвинуть мир, общество беспощадно
расправляется. Так повелось от века. Но и дети в нашем фильме тоже жестоки -
они вынуждены быть жестокими, как все, кому приходится отстаивать новые
идеи.
РГ
| Почему на роль писателя Виктора Банева пригласили Григория Гладия, хотя он
давно живет в Канаде?
Лопушанский | Если человек долго живет за рубежом, это необъяснимым
образом откладывается на его психофизике. К тому же мне нравились его работы
в наших фильмах - в частности, "Ленинград. Ноябрь". А ему понравился
посланный ему сценарий. Мы его вызвали, и, встретившись, я понял, что у нас
очень много совпадений в подходе и к искусству, и к жизни.
РГ
| Фильм снят при поддержке Фонда Горбачева. Михаил Сергеевич заинтересовался
проектом из-за экологических мотивов, которые есть в романе?
Лопушанский | Думаю, в какой-то мере - да. Кроме того, с самого начала
возник вопрос, как донести картину до зрителя. Ведь предыдущие мои опыты в
этом смысле кончались плохо. А "Гадкие лебеди" рассчитаны на международный
прокат, и мы понимали: нужна общественная поддержка. Я написал письмо в Фонд
Горбачева. Михаил Сергеевич тут же откликнулся: он помнил "Письма мертвого
человека". Мы поговорили, и его Фонд взял над фильмом патронат. Горбачев
даже приезжал к нам на съемочную площадку. Он посмотрел картину на фестивале
"Московская премьера" - кажется, она его взволновала.
Валерий Кичин
«Российская газета» №
4202 от 20.10.06
 |
|
Демократия – это
не бордель
Для известного дирижера Юрия Темирканова Россия, как оркестр: свобода – не
значит анархия, а власть – не значит диктатура.
- Юрий
Хатуевич, ваша фраза: «Музыка таится не в черных значках, испрещряющих
партитуру, а в незаполненном пространстве между ними»…
- Это
правда. Ноты – лишь условность. А музыка – это мысли и чувства композитора,
которые его волновали, когда он писал. Чайковский сочинял последнюю арию
Германа ночью и плакал. Его чувства спрятаны за нотами. Если бездумно
сыграть их – ты не художник. И я тоже каждый раз пытаюсь дотянуться до
гения. Это озарение. Вы знаете почему Пушкина не могут понять на другом
языке, хотя есть прекрасные переводы? У него за словами – мелодия, запах,
дух. А это не транслируется. Даже Маяковского, говорят, можно перевести. А
атмосферу Пушкина – нет. Вот поэтому Пушкин для нас – «наше всё».
- У вас в Лондоне дом,
терраса и цветущие вишни. Вам не кажется, глядя оттуда, что Россия так и
осталась "страной варваров" и ничего тут не сделаешь?
- Время
сделает. А сегодня самое опасное - не голодные старики и беспризорные дети.
Ещё хуже, что мы своё великое
прошлое отдали на откуп западной помойке.
Мы сбили молодёжь с пути. Дети знают Интернет, а не Пушкина. Но так
будет не всегда.
- Вернувшись из Рима, вы сказали: "Гляжу на
Колизей и думаю - сколько ж там было людей загублено!". А о чём думаете,
глядя на Мавзолей?
-
Мавзолей - извращение на Лобном месте. Сама постройка вполне вписывается в
площадь, но мумия-экспонат не имеет отношения к коммунизму, религии или
язычеству. В том же Египте хотя бы не делали из тел мертвых фараонов шоу.
Там мумии лежали в гробах-саркофагах. Ну я еще понимаю – святые мощи. А
когда атеисты поклоняются Антихристу – это извините, уже дурдом.
За что «Тату» изгнали из филармонии
- В фильме «Репетиция
оркестра» Феллини есть красная нить: оркестру (как и обществу) вредна
демократия. Дирижер может управлять им, лишь будучи диктатором. Без жесткой
руки всё катится к анархии. Как это вам?
- Это
лишь половина правды. Профессия дирижера меняется со временем, как и
общество. В эпоху диктаторов и дирижёры становились такими же -
единовластными и непререкаемыми. И наоборот. И сегодня дирижёр - не
диктатор, а, если выразиться интеллигентнее,
"первый среди равных".
И ещё
нюанс. Оркестр - толпа творческих индивидуальностей. Когда общаешься с ними
по отдельности - все вроде бы умные люди. А соберутся вместе в оркестровой
яме - и как бы глупеют, становятся массой. Хорошая фраза: "Увидишь
толпу - отойди в сторону". Прибавлю: или управляй ею.
- Значит, демократия в оркестре - зло?
- Да,
если она понята как бордель, как беззаконие. Как и сейчас в России. Когда на
нас свалилась свобода, народ решил: можно переходить улицу на красный свет.
И пришлось сдерживать её силой.
- Недавно вы изгнали
"Тату" из Петербургской филармонии. Чем они помешали?
- "Тату"
решили у нас выступить. Но филармония - храм культуры. Есть вещи, для храма
непристойные: нетрезвый мужчина, женщина с непокрытой головой или в шортах.
На амвон классической музыки тоже нельзя неглиже! Если "Тату" любят -
пускай. Но всё должно быть к месту. Как на корабле - ватерлиния. Больше
загружать нельзя, а то утонешь. Так же и с духовностью, которую нам оставили
предки. Иначе все мы превратимся в зулусов. И до этого уже недалеко. Вот мы
с вами ещё можем отличить Рафаэля от Глазунова, а молодёжь думает, что это
поп-звёзды 70-х...
- Вы не один год
управляли Балтиморским и Дрезденским оркестрами. Говорят, на Западе
профсоюзы диктуют дирижёру график
репетиций вплоть до мелочей - чуть ли не частоту взмахов дирижёрской
палочки. Устраивает?
- Меня -
нет. Иногда доходит до абсурда: дирижёр предлагает доиграть две страницы из
партитуры, но тут встаёт директор оркестра: "Маэстро, ваше время истекло!" И
всё, приходится подчиниться. Однажды на гастролях в Японии мне заявили, что
перед концертом ВООБЩЕ не предусмотрено репетиций – условие профсоюзного
контракта. Тогда я сказал, что порву его. Профессиональная честь дороже.
Как может Германн лапать Лизу?
- А зачем вы два года
назад порвали контракт с Лионским театром?
- А вы
представьте себе такую сцену. Меня пригласили дирижировать "Пиковую даму".
Прихожу на первую репетицию. Германн на сцене поёт: "Прости, небесное
созданье, что я нарушил твой покой..." И лапает Лизу за заднее место. А в
конце арии она хватает его и кладёт на себя - и т. д. и т. п. Пошлость! Я
шепнул ассистенту: "Ну-ка подирижируй, а я посмотрю..." И через 20 минут
захлопнул партитуру. А директору сказал: "Я в этой игре лишний". Тот
искренне удивился: "Маэстро, в чём дело?! У нас же контракт! Это известный
режиссёр!" Я ответил: "Хочу по утрам без стыда смотреть на себя в зеркало".
Поднялся - и в аэропорт... Я понимаю, что кому-то такие постановки нравятся.
Но я-то воспитан иначе. Через дом от меня жил и умер Чайковский. А рядом
жили Гоголь, Достоевский и Пушкин. Я с детства клялся им в любви! Да можно
ли из-за денег пойти на ТАКОЙ компромисс?! Я не смог.
- И ещё вам что-то не
понравилось во время исполнения "Риголетто" Верди в Германии...
-
Ещё как! Оперный режиссер изобразил какой-то бред: всё происходит на планете
обезьян. И вот артисты поют и чешутся. Это называется: «У режиссера есть
решение». А как же замысел самого Верди? Или ставят ту же «Пиковую даму» -
все действие разворачивается на кладбище. Бедный Чайковский! Он стал
сопровождением для режиссерских фантазий. Как в кино – музыка для фона.
Гения отставили в сторонку. Так и от пухленькой Венеры Милосской в музее
можно отбить лишнее – сделать из нее модель. Но мы же любуемся и
восхищаемся оригиналом… А на Западе искусство превратилось в бизнес. Мы
тоже к этому сползаем, но еще не совсем и не везде превратили служение музе
в службу за деньги. Когда в начале 90-х музыкантам филармонии было не на что
кормить детей, они выступали почти задаром. А я ломал голову, как дать им
хлеб, одежду и крышу над головой.
-Один наш банкир
заявил: «Богатство – отметина Бога! Если ты богат, значит Бог к тебе
благоволит. Богатые моральнее бедных, хотя бы потому, что ради денег им не
приходится пускаться во все тяжкие"...
- Это
жестокая философия. Она отдаёт фашизмом. Деньги не делают ни моральным,
ни аморальным. И бедность тоже. Нищие крестьяне в глухих деревнях
могут быть чище и интеллигентней, чем
профессор университета или преуспевающий
финансист. И богатство тут ни при чём. Мораль и духовность - из
другой оперы.
- А в обществе может
быть момент озарения? На переломном моменте истории?
-
Конечно! Я убеждён, что мы победили в Великой Отечественной не потому, что
были мощнее немца. Просто в 1942-м народ
понял главное: да, ужасно, что мы живём как в тюрьме. Но порабощение
и уничтожение ещё хуже. Матросовы и Маресьевы жертвовали собой не за
коммунизм, а за спасение нации. Сама генетика народа осознала угрозу его
биологическому существованию. Тогда мы
поднялись и стали бить врага.
- А сейчас Россия вымирает. Но генетика
молчит!
- Она
проснётся, когда мы снова дойдём до края.
Владимир КОЖЕМЯКИН
Фото Дмитрия КОЩЕЕВА
Аргументы и факты № 31 -
2006 |
Культура и
духовность
